Позвольте в качестве примера привести именно такой крайний случай, о котором мне рассказал однажды один известный американский музыкант. Среди его знакомых была чета пенсионеров, потерявшая в молодости своего единственного сына, симпатичного и смышленого мальчика, умершего от пневмонии в шестилетнем возрасте. Они стойко перенесли эту потерю и не утратили вкуса к жизни даже после неудавшейся попытки завести другого ребенка.
В течение многих лет после смерти сына их часто спрашивали: «Разве не ужасно было лишиться такого очаровательного малыша? Представьте, как было бы здорово, если бы сейчас он был с вами, это было бы таким утешением для вас. Возможно, он бы женился и у вас бы были внуки, согревающие вашу старость. Мы понимаем, как вы опечалены этой потерей!»
«О, нет, — следовал немедленный ответ — Мы вовсе не грустим, когда думаем о Марви и его смерти».
«Неужели нет?» — недоверчиво и удивленно спрашивали люди.
«Нет, конечно, нет. Он был таким славным мальчиком и ему было так хорошо здесь, но теперь он ушел от нас, и мы уверены, что Господь позаботится о нем на небесах и что он счастлив сейчас и всегда будет счастлив. Так что мы вовсе не опечалены тем, что с ним произошло».
Оба родителя имели при этом сияющий вид и убеждали всех, особенно самих себя, как счастливы они были перед лицом такой ужасной потери.
Уловка? Защитная реакция? Да, возможно. А может быть, эта пара сумела подавить подспудные естественные чувства печали и угнетенности? И здесь я, вероятно, соглашусь с вами. Я ни в коем случае не стал бы говорить об их отказе признать тяжесть потери — к таким вещам я отношусь крайне недоверчиво.
Главное, на что я хочу обратить внимание, состоит в следующем: люди могут влиять на свои чувства. Что бы ни случилось, они могут сознательно выбрать свое отношение к произошедшему. И свой выбор они могут делать в достаточно, широком диапазоне!